Откроем для себя Исаевские строки

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной ЕленыОткроем для себя Исаевские строки

19 и 20 апреля 2018 года в Городской библиотеке №4 имени Егора Исаева состоялся Районный конкурс чтецов стихотворений и прозы поэта, публициста, лауреата Ленинской премии, Героя Социалистического труда – Егора Александровича Исаева.

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной ЕленыКонкурс «Откроем для себя Исаевские строки» проводился при поддержке: отдела по работе с молодёжью и организации культурно-досуговой и физкультурно-спортивной деятельности  управы Коминтерновского района городского округа город Воронеж, воронежского отделения союза писателей России ВГОО «Союз писателей «Воинское содружество» (Кашкина С.Н., Ворновой Н.И., Костенко О.Б., Дубровиной Е.В.), Муниципального бюджетного учреждения культуры «ЦБС» г. Воронежа, управления по довузовской работе по набору студентов Воронежского государственного университета, учебных заведений города Воронежа, работников библиотеки, Отдельное спасибо  заведующему библиотекой №4 им. Е.Исаева Меркуловой Елене Александровне.

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной Елены

Целью мероприятия является популяризации литературного наследия поэта Е.А. Исаева, нашего земляка, развития интереса к творчеству писателей и поэтов Черноземного края.

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной ЕленыКонкурс для многих стал открытием. Мало кто знаком с творчеством нашего талантливого воронежского земляка, а ведь это фигура знаковая, историческая, фронтовик. Удивительно и то, что сотрудники библиотеки и писатели вспомнили последнюю встречу с Егором Александровичем Исаевым, которая состоялась в библиотеке №4 (теперь она названа его именем) и в библиотеке имени Никитина, он тогда читал свое стихотворение-молитву:

 

Бога молю молитвой,Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной Елены
Сердцем о колокол бьюсь:
Будь ты вовек монолитной
И нескончаемой, Русь!
Неба касаюсь губами,
Плачу и радуюсь вновь,
Журки летят — память,
Утки летят — любовь.
  
  

На конкурсе это стихотворение прозвучало, вызвав смешанное чувство грусти и радости.

 

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной ЕленыУчастниками конкурса были школьники в возрасте от 11 до 18 лет. Подведение итогов, награждение победителей и гала-концерт участников пройдет 24 апреля в торжественной обстановке в конференц-зале здания Управы Коминтерновского.

«Самыми блистательными и запоминающимисяОткроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной Елены были выступления Карловой Милены и Нечепаевой Яны — такие таланты должны украшать большие сцены культурных столиц Европы! – считает член жюри и автор данной статьи Дубровина Елена, – Яркими и впечатляющими, на мой взгляд, были выступления: Суховеркова Артема, Полозовой Виктории, Негреенко Дарьи, Кальченко Елизаветы, Зубковой Ольги, Рубцовой Виктории, Харьковой Елизаветы, Корчагиной Анастасии. И вообще, все ребята молодцы, все старались!»

Откроем для себя Исаевские строки _ статья Дубровиной Елены

 

Итоги конкурса смотрите на странице библиотеки №4 им. Е.Исаева.
 
 
При копировании материалов статьи
ссылка на сайт и указание автора обязательны!
© — статья Елены Дубровиной
рубрика «Колики»
 
 
 
 

Откройте и Вы, дорогие Читатели, для себя богатое и глубокое творчество Егора Исаева:

Егор Исаев _статья Елены Дубровиной

 
Совесть на дороге
(Отрывок)
…И вдруг я вздрогнул — космос под ногами:
Хлеб на шоссе, как миллионы звёзд!
Хлеб на шоссе, как золото на чёрном,
И не с каких-то высших там орбит,
А из «КамАЗов» — зёрна… зёрна… зёрна…
Такое чувство, будто кто убит —
Хлеб на шоссе! Овёс… Ячмень… Пшеница…
Ну как такой разор остановить?!
Течёт зерно!.. Чубы мелькают… Лица…
И я кричу, чтоб волком не завыть:
— Да это ж хлеб, товарищи! Негоже
С ним так безбожно поступать в пути! —
А те чубы: — Ты кто такой хороший?
— Я человек. — Тогда иди, иди…
— А я-то думал, поп какой в берете.
Садись, давай!.. Подброшу за трояк. —
И с места — вжик! Один. Второй. И третий…
А я?.. А я, как вопиющий знак,
Чуть не дымлюсь от лекторского пыла,
Машу руками возле полотна…
О, если б вдруг… О, если б можно было
Достать дорогу с ладожского дна!
Достать всю ту, что по льду шла, как в гору,
Как солнце сквозь блокадное ушко,
Вся в пятнах крови — курсом на «Аврору» —
Где днём с огнём, а где и с посошком
На ощупь шла, не изменяя курсу,
В голодный прорываясь Ленинград.
Одно зерно — в цене равнялось пульсузерно
И капле крови в тысячу карат.
Одно зерно! А тут их — миллионы
Течёт и под колёсами хрустит…
О если б можно было, если б можно —
Да пусть меня милиция простит! —
Я б ту дорогу накрутил, как вожжи,
И, вознеся молитву небесам,
По тем чубам, по лицам, как по рожам,
По их пустым, беспамятным глазам —
Вот так и так!.. — Да где же ваша совесть?
В каком таком застряла далеке?! —
Витийствую.
А малость успокоясь,
Гляжу: старушка в пёстреньком платке
Сметает зёрна веничком в совочек
С дороги, как с артельского стола.
Зовёт меня: — Иди сюда, сыночек, —
И край мешка мне в две руки дала. —
— Не упускай, держи вот — палец в палец. —
И я, как новобранец на плацу,
Во фрунт стою. Стою и улыбаюсь
Её рукам, её глазам, лицу.
Стою и улыбаюсь… И она мне
Даёт свой свет и ласковый уют.
— Как вас зовут? — Марией Николавной. —
А я подумал: совестью зовут.
1989

 

 

Жалоба креста

1

Гляжу: нигде и никого окрест.
И вдруг, невольно оглянувшись, замер:
Из плах замшелых сотворённый крест
Сошёл с холма и встал перед глазами.
Клянусь, я разглядел лицо креста.
И голос, голос — аж мороз по коже —
Позвал меня: — Иди, иди сюда
И прикоснись рукой ко мне, прохожий,
И выслушай.

2

Отсюда в двух верстах
Жил-был народ — страдал, любил, работал
И песни пел, да так, что в нас, в крестах,
И то, бывало, просыпалось что-то
От песен тех и, как зелёный ток,
Просилось в жизнь из мёртвой древесины.
И нам хотелось развернуть листок
И прошуметь берёзой иль осиной
Хотя бы раз!

И так из года в год:
И жизнь — и смерть, и молодость — и старость…
Но в чём-то разуверился народ,
Ушёл с земли, а кладбище осталось.
И стало дважды кладбищем. Пустырь
В беспамятстве дичал и разрастался.
Уже давно попадали кресты
И пирамидки. Я один остался.

И вот стою. Стою и в дождь и в снег,
И в час луны, и в час восхода солнца,
И всё надеюсь: кто-нибудь из тех,
Из деревенских, всё-таки вернётся.
Отстроится. Примнёт асфальтом грязь,
Приложит руки к почве одичалой…

Но только раз, всего лишь только раз
Пришёл один. И — бог ты мой! — сначала
Открыл бутылку с помощью гвоздя
И выпил всю. И стал безумно весел —
Пел, как рыдал… А после, уходя,
Свою фуражку на меня повесил.

О, как я был фуражке этой рад.
Какая-никакая, а забота.
Шёл от сукна не запах — аромат,
Да, аромат, жилья, подворья, пота…
Казалось, дым над смятым козырьком
От папиросы всё ещё дымился.
Его к траве сносило ветерком…
Мне даже, помню, сон потом приснился.
Как будто я из этих скорбных мест
Ушёл тайком, как из дому уходят,
Что я уже не надмогильный крест,
А пугало в июльском огороде.
Подсолнухи кругом, а не репьи.
Стою, ни перед кем не понижаюсь
И вижу, как воришки воробьи
Геройских из себя изображают,
Чиликают, разбойники… Но кот
Уже, я вижу, хитро к ним крадётся…

А вот и девка вышла в огород,
Весёлая, похожая на солнце,
И щиплет нежно сельдерей и лук,
В пучки их вяжет ниткой-перевязкой,
Кладёт в корзинку белую…

И вдруг
Холодный ветер сбил с меня фуражку.
И сон погас — отпраздновал, отцвёл.
И я опять, как видишь, на погосте
Стою один. Спасибо, что пришёл.
И приходи хозяином, не гостем.

3

И крест умолк. Замшелый, старый крест,
И показалось, отошёл к закату.
Гляжу: нигде и никого окрест.
А здесь моя любовь жила когда-то.
                                                1989

 

  

 

***изба
Луна торжествовала. Полночь. Тишь.
Трава спала, спал берег, спал камыш,
Волна спала в ногах у камыша…
И лишь бессонно маялась душа.
О чём? О ком? А всё о том, о том,
Что где-то там стоит мой старый дом.
Стоит один. Стоит, как сирота.
И вся земля вокруг него пуста.
                                    1989

 

 

Двадцать пятый час
(Отрывок)
Есть, есть он, двадцать пятый час, памятник солдат и девочка
Не в круглых сутках есть, а в нас,
Есть в нашей памяти о тех,
Кто под траву ушёл, под снег.
Ушёл за свой последний след
Туда, где даже тени нет.
И всё ж, я уверяю вас,
Он в междучасье есть, тот час,
Есть в промежутке том, куда —
Что сутки! — целые года
Вмещаются, как смысл в слова,
И где особенно жива,
И где особенно одна
Земля от высших сфер до дна,
Одна с утра и до утра.
От общей массы до ядра
Мельчайших атомов-частиц,
От скорбных до весёлых лиц
Одна на миллиарды нас…
  
 
…И вот как раз
В тот самый час,
Не знаю, явь ли это, сон,
Но с пьедестала сходит он,
Той вечной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят,
И, верность подвигу храня,
Девчонку ту, что из огня
Он вынес много лет назад,
Баюкая, несёт в детсад
Сквозь Трептов-парк… И там в саду,
Укладывает спать в ряду
Других ребят — о том и речь, —
А рядом с ней кладёт свой меч,
Тот самый, коим искромсал
Громаду свастики, а сам
Тем часом — всё по форме чтоб —
Пилотку уголком на лоб
Хотел подправить, да забыл,
Пилотку ту осколок сбил
Ещё тогда, тогда, тогда…
Года — как за грядой гряда.
Уж скоро вечность будет, как
Сюда пришёл он, в Трептов-парк,
Из тех обугленных равнин,
В одном лице — отец и сын,
В одном лице — жених и муж,
В одном родстве на весь Союз,
Оплакан всюду и любим,
Пришёл и встал, неколебим,
На самый высший в мире пост,
Лицом и подвигом — до звёзд.
  
 
…И вдруг… В горах ли что стряслось!
Земная ль отклонилась ось!
Подвижку ль сделал континент!
А то и просто: в тот момент
Он сам — что тоже может быть —
Такой телесной жаждой жить
Проникся с головы до ног,
Что, хоть и бронзовый, не мог
Он не пойти домой к себе,
Чтоб там размяться на косьбе,
Чтоб там во сне, как наяву,
Обнять жену свою — вдову,
Детей, внучат своих обнять,
А если мать жива, и мать
Обнять и далее идти,
Чтоб службу памяти нести, —
Везде — мосты ли, не мосты —
Узнать: на месте ль все посты
И каково стоится им,
Друзьям-товарищам своим.
В граните, в бронзе, здесь и там,
По деревням, по городам!..
И не забыть зайти притом
И в дальний тот, и в ближний дом,
Зайти на боль от старых ран
И — с ветераном ветеран —
Побыть, горюючи, любя,
И взять отчасти на себя,
На свой на бронзовый магнит
Ту боль, что столько лет болит.
Взять, как берёт громоотвод.
  
 
…Играет в парке детвора,
Шумит листвой зелёный вал…
А он стоит, как и стоял,
Тот славной памяти солдат,
Из бронзы с головы до пят.
Девчонка та же — у плеча,
В деснице — молния меча,
И небо вечности у глаз…
Есть, есть он, двадцать пятый час!

                                       1987

 

 Суд памяти
(Отрывок из поэмы)
Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да — вы скажете. Неверно!
Они кричат, пока ещё стучат
Сердца живых и осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь, а в нас.
За нас кричат. Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат, когда покой, когда
Приходят в город ветры полевые,
И со звездою говорит звезда,
И памятники дышат, как живые.
Они кричат и будят нас, живых,
Невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля с пятью материками.
Великая! Она летит во мгле,
Ракетной скоростью до глобуса уменьшена.
Жилая вся. И ходит по Земле
Босая Память — маленькая женщина.
Она идёт, переступая рвы,
Не требуя ни визы, ни прописки.
В глазах — то одиночество вдовы,
То глубина печали материнской.
Её шаги неслышны и легки,
Как ветерки на травах полусонных.
На голове меняются платки —
Знамёна стран, войною потрясённых.
То флаг французский, то британский флаг,
То польский флаг, то чешский, то норвежский…
Но дольше всех не гаснет на плечах
Багряный флаг страны моей Советской.
Он флаг победы. Заревом своим
Он озарил и скорбь и радость встречи.
И может быть, сейчас покрыла им
Моя землячка худенькие плечи.
И вот идёт, печали не тая,
Моя тревога, боль моя и муза.
А может, это гданьская швея?
А может, это прачка из Тулузы?
Она идёт, покинув свой уют,
Не о себе — о мире беспокоясь.
И памятники честь ей отдают.
И обелиски кланяются в пояс
 
* * *
          Михаилу Алексееву
Моё седое поколенье —
Оно особого каленья,
Особой выкладки и шага
От Сталинграда до
рейхстага.
Мы — старики, но мы
и дети,
Мы и на том, и этом свете,
А духом все мы —
сталинградцы.
Нам Богом велено:
держаться!
 
Жизнь
А всему причиной — мама
И всему основой — Русь.
Я родился в поле прямо,
Там возрос и тем горжусь.
Потому за всё радею:
Сеять жизнь — моя идея.
И не надо мне иную —
Продолжаю посевную.
 
***
Не по своей лишь только воле.
Я к вам от памяти, от боли,
От вдовьих слёз и материнских,
От молчаливых обелисков,
От куполов у небосклона…
Я к вам по праву почтальона
Из этой бесконечной дали,
Из этой необъятной шири.
Они своё мне слово дали
И передать вам разрешили.
 
***
Есть дно у кружки, у стакана,
Есть дно у моря-океана.
По дну течёт, бежит река…
А есть ли дно у родника?
Идут года, проходят дни.
Родник, он вечности сродни.
  
 
***
Всему свой ход, всему своя молва,
Всему свой слог в словесном обиходе.
Да, ты права: я не ищу слова,
Уж если что, они меня находят.
Уж если что, они одним рывком
Срывают с нерва заспанную полночь
И в чём душа по снегу босиком
За слогом слог бегут весне на помощь,
За слогом слог, как благодатный ток.
И день рожденья празднует цветок.
   
  
***
Всего себя безумно возлюбя,журавли
Учти, цветок цветёт не для себя,
Не для себя красуется, живёт,
А как весна — пчелу к себе зовёт:
Сюда, сюда, любимая, сюда!
И погружаясь в глубину плода,
Весной опять встречает нас с куста.
Да воцарится в мире красота.
  
  
РАЗМАХ ЖУРАВЛИНЫХ КРЫЛЬЕВ
Согласен, друг: клин вышибают клином,
И не простым причем, а журавлиным.
Такое тоже иногда бывает —
Беспамятство тем клином вышибают
В пути от человека к человеку,
Под сводом памяти от века и до века,
От войска Невского у озера Чудского
До сталинградской армии Чуйкова,
У волжских круч, в окопах и руинах…
Такой размах у крыльев журавлиных.
  
  
ПАМЯТНИК
Ни вдоха нет, ни выдоха, ни пульса,
Шинель внакидку – человек-скала.
Я подошёл к нему, рукой руки коснулся
И вдруг услышал: бьют колокола –
Удар в удар! Стократ больнее пульса…
И памятник мне грустно улыбнулся.
  
  
  
Дорожная притча
А началось всё с войны.
Все наши молодые мужики, а вслед за нами и немолодые, ушли на фронт. Туда же ушли и все справные лошади и новые трактора. Остались на подмену только мы, деревенские мальчишки. И как-то заважничали сразу. Как же — теперь, дескать, и мы сила. Дома и в колхозе.
Помню, получил я наряд от Маруськи-бригадирки в поле за кормами ехать. Что ж, ехать так ехать. Запряг старую кобылу и — трюх, трюх — по мартовскому сырому снегу за околицу.
А погодка была — ах! Солнце высокое, тёплое, ручейки в санных колеях переблёскивают. Красота! А тут ещё вчера вечером от отца с фронта письмо пришло: жив, здоров, врага бьёт. Ну, как тут, скажите, не возликовать, не преисполниться, а?
И я преисполнился.
— Н-но! старая! — кричу и кнутиком, кнутиком её эту старую для порядка пошевеливаю. Кричу, а про то и знать, молодец, не знаю, что её уже дважды до меня в оглобли ставили. Первый раз ещё ночью — мальчишку в больницу отвезти, второй раз утром — за жмыхом съездить.
И вот в третий раз.
Подъехал я к омёту, гляжу, а он как не омёт совсем, без овершья стоит. Эге, думаю, да тут кто-то ещё осенью задолго до меня сильно набезобразничал: не с боков, как полагается, брал, а сверху, как полегче, скидывал. Вот он за зиму после дождей и промёрз насквозь, омёт-то. Бронзовая на вид просяная солома теперь и по весу стала бронзовая. Но это меня, весёлого, не очень-то смутило. Вместо полувоза-накопылка я постарался и навалил аж целый воз. А потом и сам на возу уселся.
— Н-но, старая, трогай!
И старая тронула. Не сразу, правда, с трудом, но тронула, а когда тронула, пошла ровно-ровно, в полный натяг пошла, как бы боясь потерять эту ровность, на самом пределе пошла. Был бы тогда на моём месте отец, он бы сразу с воза — долой. А я — нет. А я, а я, как Будда какой, сидел на возу и не без удовольствия смотрел на горизонт, а, точнее, на самого себя с горизонта: чем я, дескать, не мужик! И до того, видать, загляделся на себя верховного, что напрочь позабыл самое наипростое правило извозного дела.
А смысл этого правила был такой: сидишь ли ты на возу, рядом ли с ним идёшь — гляди в оба. Вперёд, вдоль дороги, гляди и гляди вниз — под ноги. И постарайся не впадать в край. Ни в тот, ни в другой. Стрежень в голове держи.
И вдруг лошадь стала.конь
Как бы, повторяю, в таком случае поступил бы мой отец? А очень просто: слез бы на землю и снизу обследовал бы: в чём задержка? А я — нет. Я сразу же за кнут и давай, давай тем кнутом ото всего плеча охлёстывать лошадку. Да хорошо ещё, что кнут умнее меня был — сам на неловком ударе из руки выпал. А так бы я, нет, не слез. А когда всё-таки слез, то от великого удивления рот свой шире дядиных ворот раззявил: воз-то не на снегу, а на голой земле стоит. Это меня, конечно, огорчило, но не очень уж чтоб. Опять же я с рывка начал: то правой вожжей — дёрг, то левой. Правой — левой, левой — правой… И до того издёргал, видать, безотказную животину, что она, казалось, уже всякую чувствительность потеряла: убей — шагу больше не сделает. И только тогда я наконец образумился, взял кобылу под уздцы и попросил. Да-да, именно попросил:
— Ну, милая, трогай!
Раз попросил, два попросил… И ещё раз, и ещё… И — представьте себе — тронула, пошла, милая. И не влево пошла и не вправо, а так, как спина и копыто ей подсказали — прямо. Вот ведь, оказывается, сила какая в слове. Так и в писательстве. А писательство, как я понимаю, это тоже своего рода извоз: дорога к слову, в слове, и дальше слова — к читателю. Дорога из жизни в жизнь. А раз так, то тут тоже, милок, гляди да гляди. В корень слова гляди: что везёшь и зачем? И в даль слова гляди: откуда везёшь и куда? И при этом не впадай в край ни в тот, ни в другой. А главное, стрежень в голове держи и нос почём зря высоко не задирай. Так-то.

 

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Buzz
Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Анти-спам: выполните заданиеWordPress CAPTCHA