2020 год открыл для меня замечательного поэта, нашего современника, Валентина Сорокина. К новогоднему празднику я получила в подарок два тома его стихов и поэм – «Тоска по крыльям» и «Чаша судьбы», а потому смогла очень близко познакомиться с творчеством этого необыкновенного человека, родившегося в эпоху СССР, видевшего крах Советского союза, и ныне осмысливающего плоды рыночной экономики России. Составителем этих двух сборников является известный писатель и публицист Лидия Сычёва. Впрочем, она-то и сделала мне этот подарок, зная насколько для меня ценна настоящая литература.
Процесс прочтения был долгим, поскольку многие произведения требовали нескорого осмысления. Под одной обложкой, если можно так сказать о двухтомнике, сосуществуют совершенно разные стихии, а потому любой читатель найдёт на страницах что-то своё.
Каждая из стихий, так или иначе, с шумом врывается в обыденность читателя, достигает своего накала, а после отступает, оставляя выбор ему самому делать выводы (это встречается не во всех произведениях поэта, но довольно часто). Такого приёма я ранее не встречала, потому это приковало моё внимание, и мне захотелось поделиться своими впечатлениями о том, каким я увидела мир поэзии этого необыкновенного поэта.
Разумеется, с моей стороны правильнее было бы взять одно полюбившееся стихотворение и проанализировать его, однако поэт настолько разный, а любимыми моими стихами оказались очень многие, потому захотелось окунуться глубже во всё двухтомное творчество и через него постараться понять человека, хотя бы в границах некоего временного периода. Лирика 60-70-ых (точнее с 1957 по 1979 гг.). Именно на ней остановлю своё внимание, именно эти стихи для меня оказались необычайно сочными, запредельно наполненными жизнью, болью, любовью и надеждой, чрезвычайно искренними, как в желании бороться за светлое будущее, так и в непоколебимой вере осуществимости этой идеи. К тому же притягательна ностальгия, которую они навевают (Успела застать советскую эпоху лишь краем детства, но соскучилась по её людям, по её переживаниям и стремлениям, по её атмосфере в целом). В стихах этого периода много смелости и напора, точного знания, куда и как надлежит двигаться самому лирическому герою и всему русскоязычному миру, как, например, в оде Москве[1]:
Покуда ты стоишь – стоит Россия
И правильно вращается Земля!
Теперь о стихийности. Сначала автор открывает нечто огромное, бушующее во всей полноте чувств: ярость ли или самобичевание, укор или жертвенность, страдание или радость, холод отверженности или обжигающую любовь, негодование или упоение. Это нечто необузданное, после бурного взрывного выплеска, вдруг превращается в полный штиль. Почувствовать можно, например, в строках стихотворения «Крылатая трасса»[2]:
Когда вконец я думами измучен,
Когда забыться не хватает сил…
Напряжение постепенно нарастает ив четвёртом четверостишии достигает своей верхней точки:
И я пою о том, что трудно с правдой.
Но правда наша тем и хороша:
Ведь перед ней награда и преграда
Порой не стоят стёртого гроша.
Будто порыв сильнейшего ветра – чувственный посыл горечи проносится бурей, держит в напряжении и продолжает держать, когда уже хочется вздохнуть с облегчением. Это напоминает музыкальный приём композитора Вагнера, когда звуковой накал неумолимо растёт даже после видимого облегчения, только у Валентина Сорокина он, достигнув апогея, неожиданно стихает и исчезает:
А ветер дышит влагой и морозом,
Бегут берёзы, ветками звеня…
И вот в последних строках взору читателя предстаёт всё та же панорама, он всматривается в неё с осторожностью, ожидая продолжения, но будто бы и не было ничего из того, что только что задело, встревожило и заставило сопереживать: жизнь продолжается и всё идёт своим чередом.
Нечто похожее, встречается в не менее потрясающем стихотворении «Тоска по крыльям»[3]:
Он скажет громко: – Выбирай любую! –
Но я устало руку отведу.
Ведь я ищу не просто голубую,
А самую бессмертную звезду.
Всё здесь сосредоточено на эмоции, она глобальна и, как у истинно русского человека – брошена сгоряча. Но, выплеснув с невероятной силой, лирический герой вдруг от неё отдаляется, и она гаснет, растворяется в бесконечно огромном мире людей, природы, идей, а он её больше и вовсе не рассматривает, отдаляется и парит над нею, освобождённый от неё:
В полночный час над луговым простором,
В горах дремучих, где шумит река,
Её, наверно, видел только ворон
Да ветер, пролетавший сквозь века…
Меня это поразило и открыло невероятные возможности поэзии: безграничность и переход от сильного личного переживания к огромному миру, во вне, где личное становится общим (Стоит отметить, сегодня мало кто умеет переживать свои эмоции во всей их силе и полноте, нам ведь всё некогда, да и признавать их наличие порой больно, а порой просто не комильфо, ведь современная мода требует от нас быть идеальными роботами с тепло-хладными чувствами и отношениями, а такие не умеют ни любить, ни ненавидеть, ни сострадать, ни жертвовать собой).
Не подумайте, что этот приём создан нарочито во избежание цензуры, которая была до конца 80-ых очень жёсткой, а потому озвучив проблему, умалчиваются решения. Достаточно всмотреться в лирику, чтобы уверится – это потребность души самого поэта: «Уличаю, а не обличаю», – говорит он в стихотворении «Вот сомкну глаза»[4]:
Никого не хаю, не ругаю.
– Здравствуйте! – открыто говорю.
Всем, кто пал на фронте, – присягаю,
Кто меня травил – благодарю!
Здесь поэт не каратель, не учитель, не судья, он «правнук» свободолюбивого Баяна[5], который чувствует жизнь и принимает её во всех изменениях. Лирический герой страдающий, остро переживающий и личную, и общенародную боль, поскольку:
Все мы по радости и горю
На планете близкая родня…[6]
Для поэта ценен каждый человек, который, будто в народных фольклорных традициях, неотъемлем от родной природы, олицетворяющей и замыслы, и чувства:
Вновь осыпает вишня
Белый, холодный пламень.
Нет, на земле не лишний
Ни человек, ни камень[7].
Сколь много глубинных раздумий вызвал у поэта куст сирени за окном! Через его образ видится не только обессиленный скорбями человек и таинственный оракул, но и переход души в вечность; зыбкость и изменчивость земной жизни, ускользающего времени, печаль от смертности всего сущего, когда стирается не только память о друге, но и «века заветы». После такого мистического путешествия, последнее четверостишье возвращает в настоящий момент, к начальной точке:
А сиреневый куст за окном,
Хоть несчастье, хоть радость случится,
Лишь о чем-то одном и одном
Терпеливо шумит и стучится[8].
Стоит отметить, что поэт переживает не только боль настоящую, но и грядущую, и даже ушедшую в историю, как, например, в стихотворении «Земля отцов»[9]:
От стрелы и до курка
Через все туманы
По тебе прошли века,
Будто атаманы‹…›.
О земля, земля моя,
Цезарь и Аттила
Не заполнили края –
Духу не хватило!.. ‹…›
Какая искренняя сыновняя любовь и сила веры в непобедимость Родины!
Плачу, голову клоня,
Счастья ль, Бога ль милость:
Ты под сердцем у меня
Нежно уместилась.
Масштаб поэта запредельный, с этаким русско-сказочным, былинным размахом! Так, в стихотворении «Последний поэт»[10]древность и настоящее мыслятся, как явление одного измерения, но в то же время картина скользит по своему историческому развитию:
Дорог отточенные стрелы
Летят сквозь наши времена,
Пойду налево – там расстрелы,
Пойду направо – там война.
Рыдальным плачем журавлиным
С необозримой высоты
От Колымы и до Берлина
Во мне кричат твои кресты.
А прямо – конница Батыя… ‹…›
Родина в творчестве поэта занимает особое место. Нежная любовь к ней органично звучит в каждом его произведении: будь то сострадание, поэтическая живопись или даже страсть к женщине.
А вот суть следующего стихотворения, этого душераздирающего крика, полного невыразимой скорби, мне открыла статья Лидии Сычёвой, которая рассказывает о том, как этот искренне любящий Родину поэт, этот настоящий Человек, чьё сердце не нуждается в патриотическом воспитании, поскольку любовь к Родине с рождения неотъемлемо от него, этот воин чести и совести, к моему невероятному удивлению, оказывается, был гоним! Он подвергался прессингу со стороны вербовщиков КГБ, за то, что им в подлом доносительстве было отказано. Негодует поэт, как могут стражи порядка просить о таком: неужели они ходят по иной земле или иначе были вскормлены матерями? Сокрушался Валентин Сорокин о том, сколько подобным образом талантов сгубили, навешивая на всех без разбору ярмо предательства?! Ведь только последуй Иуде, и непременно повесишься, поскольку, по мнению поэта – с этим жить невозможно. Он недоумевал, как такое могут от него требовать, с каких пор это «норма», почему за правду, которая вовсе не противоречит учению партии, его казнят?!
Очень страшный период, очень тяжелый и невыносимый, пережить это истязание, маниакально растянутое во времени, – настоящее мученичество! Страшное в стихе, и статья о страшном!
Россия! Родина поэтов,
Пути судьбы моей темны,
Глаза, как дула пистолетов,
И на меня наведены.
И кровью вымазаться лире,
И горлу выхаркнуть свинцом,
Коль ни один владыка в мире
Не прослезится над певцом ‹…›
Умов слепое бездорожье
Трагедий века не лишит,
Меня, взлетевшего над ложью,
Могильный крест не устрашит!
Россия! Голову я поднял!
И слово выгранил, как меч.
Убереги меня сегодня,
Ведь завтра – некого беречь…
Иным предстаёт лирический герой в поздних стихах (после 80-ых), не менее ярких, глубоких, порой очень трагичных (для меня невероятны в своей силе и художественной красоте стали «Два крыла», «Ты и я», «Кладбище конвоиров», «Беда великая», «Зоин Храм», «Новогодняя ночь», «Зной», «Всё помню», «Моление», «Вечная печаль» и многие другие; от души смеялась забавному панегирику «Одному лирику» – так просто и беззлобно показано футлярное малодушье в образе «ёжика», но речь сейчас намеренно идёт о творчестве поэта двадцатилетнего и тридцатилетнего возраста. При этом помимо умения тонко чувствовать жизнь вокруг себя, стихи 60-70-ых глубоко философичны. Видимо, на мировоззрении автора сказались личные трагедии и скорби, поскольку только после пережитых испытаний возможен такой мудрый и прозорливый взгляд на бытие: а иначе как объяснить то, что поэт молод, но ведёт повествование будто старец?
С наслаждением впитывала живописные, ёмкие, удивительно точные образы. Вы только послушайте, сколь много изображено в картине одного четверостишья!
Грохотали и пели дороги,
Припадал на холмы небосклон.
И взирали славянские боги
С дорогих ярославских икон[11].
Необыкновенные словесные зарисовки в стихотворении «Гроза»[12]:
Ветер вихрями мчится с юга,
Ударяется о столбы,
Тучи, сдвинувшись друг на друга,
Распрямили крутые лбы,
И по чёрному небосводу,
Описав серебристый круг,
Сабли-молнии ринулись в воду,
Берега освещая вокруг…
«Вскинет галочья стая себя…»[13], «В предчувствии беды иль непогоды/ Разрезал ворон марево крылом»[14],«Твердеет небо, холодом объято…»[15], «Словно белое одиночество, / Цапля высится над водой…»[16], «И крыла не поднимут рассветы…»[17] – подобные строчки заставляли меня застывать на месте, поскольку это и есть настоящая художественная магия поэтического мастерства!
Картины мира у Валентина Сорокина изобилуют пространством, такие эпические, такие северные. Это свойственно русской душе в её широте, в её прямоте чувств, в их силе и правдивости. Недаром Родиной Валентина Сорокина является Урал:
Край ты мой необъятный,
Богатырь непонятный![18]
Стихи об Урале в творчестве Валентина Сорокина занимают особое место. Это не только настоящая живопись величественной природы – горы, степи, леса, озёра и реки…
Свято помню дороги и встречи,
Мудрость книг и стихов разговор.
Но сравнить тебя не с кем и не с чем,
Край мой, чудо заводов и гор!
Здесь гудками и грохотом грозным
Ночь пугает в лесу медвежат.
Здесь озёра – упавшие звёзды,
Голубея, под солнцем дрожат.
Я отсюда в сражение вышел,
Потому среди ночи и дня
Над собою не чувствую крыши,
Отделяющей мир от меня.
Здесь любому отдам я, как брату,
Радость дружбы и счастья венец.
Я тебе благодарен за правду,
Край мой, добрый и честный кузнец![19]
Это ещё и повесть о тяжелейших и опасных трудовых буднях безвестных, но настоящих героев, простых заводских рабочих, ежедневно рискующих своей жизнью на благо Родины возле раскалённых печей. Каким нужно быть человеком, чтобы осваивать и подчинять себе суровую природу Урала? Наверное, столь же прекрасным и степенным, как этот «Богатырь непонятный», столь же закалённым физически и духовно:
Я стоял у огня, плавил кремний и резал,
Потому у меня
Руки пахнут железом[20]…
Как женщина, я оценила в лирическом герое Валентина Сорокина мужественность, решительность, способность на безрассудство, притягательность в своей прямоте, романтизм, неудержимость в своём желании обладать любимой.
Любовь в творчестве поэта представлена широко и разнообразно: его чувство может быть и греющим освещающим огоньком, и даже гибельным пожаром («Можно испепелить / Сердце меж двух огней. / Трудно тебя любить, / А не любить трудней»)[21], но может быть остывающим («А в сентябре от ветра не согреться»[22]) и даже ледяным («Ты перестала быть моей царицей, / Я запретил тебе повелевать[23]). Но до чего же приятно открыть, что настоящие сильные мужчины ждут от женщин:
Я в женщине ищу не утешенья, –
Огонь для сотворения добра[24].
Он – верное и сильное плечо, правдивая и смелая открытость, художник с разумом лидера – соловей с львиным сердцем. За таким человеком устоит любой дом, любой город, любое государство. Сколько здесь страсти и удалого могущества молодого огромного сердца:
Ваши стрелы не тронут меня,
Не пронзит, не погубит молва.
Я родился под знаком Огня,
Под могучим созвездием Льва.
Грудь мою целовала метель
Василиса, на санках летя.
Что мне тощий, измученный Лель, –
Слепоты и бесстрастья дитя?[25]
Могу себе представить, как горько автору, писавшему благословляющие строки: «И пусть растёт бессмертный Ахиллес / В любом селенье, в каждом русском доме!»[26] – наблюдать мужскую деградацию сегодня. Всё больше беднеет нация, поскольку становится узок человек сильного пола, не прошедший испытаний ни огнём, ни водой, ни медными трубами, и его ведущими чертами становятся ненадёжность и теплохладность. О, если бы не исчезали из нашей российской действительности русские «ахиллесы», то не возник бы вопрос у поэта так же и о женской деградации: «Почему бабы не рожают?»!
И пусть с горьким сожалениям противоречиво звучат следующие строчки, но сам лирический герой ни за что не расстанется с правдой. Он лишь говорит о том, как тяжело одному нести её, но без неё-то невозможно!
Быть сильным – такое несчастье,
Такая дурная беда.
Тебе выражают участье,
Но чтобы помочь – никогда.
Встречая неправду привычно,
Я время и жизнь не корю.
И там, где молчать неприлично,
Я слово своё говорю[27].
Противоречивость автора гораздо глубже, чем выбор между правдой и лукавством, прямотой и изворотливостью, здесь-то он остаётся верен себе, но вот мятежный ветер молодой души заставляет его вступить на путь Искателя истин в мире людей, в истории, в поэзии, определяя его выбор окончательно: так, что всё последующее, написанное после 80-ых, это только подтверждает.
…Я один на свете столько лет
То ищу, что не может родиться,
То хочу, чему названья нет!..[28]
Именно поэтому:
Я родился – враг перекрестился,
Чёрный ворон вздрогнул и ослеп![29]
Вообще, эта мистическая птица часто встречается в творчестве поэта:
Давит ворона злость и усталость,
Словно дьявола перед концом:
«Почему же их, русских, осталось
Даже больше, чем взято свинцом?..»[30]
Для меня остаётся загадкой, кто этот ворон для автора: предчувствие трагедии, символ беды, злая сила, образ врага Отечества, ложь, злой рок, сатана? Например, в стихотворении «Чёрная птица»[31]– воплощение смерти. В другом, в очень мрачном, но красивом произведении, этот символ проплывает над жизнью, как «обугленный крест» с «дремучей жаждой смертей» во взгляде, и в него вкладывается гораздо большее:
Чёрный ворон, угрюмая птица,
Бесприютная, злая душа…[32]
В творчестве поэта символ крыльев сакрален, поскольку для поэта высока цена свободы, поскольку он умеет взмывать над и рассматривать земное с высоты птичьего полёта. Настоящий талант – надмирен: вот почему после крика и болезненного стона возможен полёт, душа ведь вне идеологий и режимов:
Задыхаюсь от высоты,
От полётного крутовертья.
Это правда – у красоты
Нет конца, лишь одно бессмертье[33].
Чёрному ворону противопоставлены прекрасные белоснежные лебеди и журавли, бесстрашные орлы, соловьи с самозабвенной песней, чьи сердца не выдерживают грубости и фальши. Ему противопоставлен сам поэт!
Сила поэта для Валентина Сорокина как раз в том, что «беды исцеляют соловьи»[34]. Яркий живописец, мудрый философ, вечный воин, одинокий в своем даре узреть суть вещей и видеть мир со стороны, он, «словно факел»[35], несёт по жизни свою израненную душу, потому что верит в святое предназначение творчества: дарить слепцам – просвещение, жестоким – доброту, преображать всё вокруг и отстаивать правду.
Я погрузилась в противоречивый и напряжённый мир Валентина Сорокина – в мир трагичный, надрывный, но полный до края многоцветием чувств, красоты человеческой души, её триумфа и бессмертия, её победы над любой неправдой, над вселенским злом в любом проявлении, верности традициям и Отечеству – с глубокой благодарностью не только за стихи, ставшие дорогими моему сердцу, но ещё и за возможность взглянуть на жизнь его глазами. Согласитесь, изучение творчества особенного человека даёт уникальную возможность невероятно расширить своё собственное мировоззрение. Мне не было просто, но я Валентину Сорокину очень благодарна!
Примечания: